Сразу скажу: раз двадцать или тридцать. Точно уже и не помню. Но вот один день, который, казалось, тянулся несколько суток, запомнился навсегда. Февраль 1989-го. Стужа – под 30 вдруг сменилась почти весенней оттепелью, градуса 2-3, кажется, и мы тихим караванчиком (автобус с актёрами, автобус с обмундированием, оружием, боеприпасами, лихтваген, каверваген, автобус с реж-постом, опер-постом, худ-постом, и прочим начальствующим составов киностудии «Беларусьфильм) ранним зимним утречком...

А мой Питер – это не разводные мосты, не белые ночи, не шпиль Адмиралтейства, не Чижик-пыжик, не Сенатская площадь, не променад по Невскому, не «Медный всадник» и даже не Мойка, 12, где в страшных муках помирал Пушкин. 

 

Мой Питер – это колодцы проходных дворов, где, едва задираешь голову, как тут же проваливаешься вверх, в молочно-бирюзовый многогранник свежего августовского неба. 

 

Мой Питер – это горьковатая взвесь утреннего летнего тумана, которую пьёшь маленькими глотками, а выдыхаешь...

лик подставляю солнцу 

 

лик подставляю солнцу 

выскользнувшее прядью 

день изошёл бронзой 

и замшевел патиной 

 

суть осязаю суток 

помнить невмочь счёта 

ночь начинает утро 

снова багрово чёртово 

 

вечер растрёпан ветром 

хлюпает в сердце осень 

выкурил сигарету 

и не родился вовсе 

 

или прожил вечность 

либо мгновенье йоты 

где то в пути Млечном 

рядом с бемолем ноты 

 

нет не бемолем болью 

да иногда фантомной 

от лобовых любовей 

помню лишь стены комнат 

 

прочего нет прочее 

вычеркнуто...

– Ну, а дальше – что? – Жасминка зашуршала галькой и шлёпнула щиколоткой шоколадной ножки по правому плечу мужчины. – Колись, давай! Красивая была та – ваша? 

Сергей посмотрел на серебристую до боли в глазах предвечернюю рябь моря. 

– Фактурная… Нырять, правда, боялась… А какая ж русалка – без ныряний? Гидрофлекс для подводных съёмок мы тогда за бешеные деньги арендовали, а тут – простой… День, три, пять… Продюсерша наша орёт… Рубли в небо улетают… Работа стоит… Короче, певунью ту силком...

Большие босые мужские ступни медленно коснулись некрашеных досок пола. Тихо скрипнула кровать. Мужская фигура некоторое время постояла в ночной полутьме. Не спеша облачилась в джинсы и клетчатую рубашку. Негромко стукнула дверь. Под потолком веранды вспыхнул зеленовато-матовый округлый плафон. Евгений Павлович опустился в не глубокое плетёное кресло, вытянул из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой, затянулся и, округлив большой рот, одно за другим, выпустил три аккуратных сизых колечка. 

–...